Мой траурно-чёрный автобус рассекает вязкий воздух трассы Е95, пока я сползая со своего сидения рассказываю Антону о том, что его ждёт. Я пьяна и склонна к преувеличению
— Эти безумные тётки в дорогих платьях запросто отгрызут тебе руку, если ты встанешь у них на пути к канапе с шампанским. Будь готов ко всему.
У Антона расширяются глаза и он нервно смеётся. Он не был на “украинских Каннах” ни разу, бедный мальчик. Я-то знаю, чего ожидать.
Сначала под адски палящим солнцем ты пропитываешь потом свой тщательно подобранный вечерний дресскод, хватаешь тепловой удар, а затем после неглубокой дрёмы на официальной части хватаешь лишнего на фуршете, потому что еды тебе не достанется. В итоге ты просыпаешься липким и мерзким в чужой кровати далеко за полдень с раскалывающейся головой, потерянным пресс-бейджем и жалеешь о том, что вообще в это ввязался.
Я обещаю себе, что на этот раз всё будет по-другому. Буду няшкой, всем улыбаться, это в конце-концов, хорошая работа. Но сразу с автобуса меня забирает BMW 1997го года и везёт в Ильичёвск (Черноморск, пардон) встречать рассвет. Меня колотит от холода и похмелья.
Вокруг собираются пляжные псы, они пахнут морем, и воспалёнными глазами я смотрю, как на небо из серебряной воды ползёт желток солнца. Песок предательски влажнеет от росы, толком не понятно, где мне жить, но Эмиль говорит, что всё на мази. Едем на Таити.
До этого дня я и понятия не имела, где Таирово. Отсюда таксисты отказываются ехать в центр, диспетчера не находят машин и слишком медленно мы снуём среди сигаретных ларьков уже потные и злые. На мне чудесное новое платье от Mallman и поясная сумка от Marimir, я трезва и решительна как свидетель иеговы.
Мне не повезло. Я старалась опоздать на церемонию, так как была уверена на сто процентов, что усну на ней в некрасивой позе и потом придётся ходить повсюду с пятнами слюны на платье. У красной дорожки Антон с камерой на плече. Я спрашиваю, кто там ходит, Антон?
— Я без понятия, кто эти люди! – говорит он, и снова нервно улыбается. Видимо он уже заразился фестивальной эйфорией. Я дарю ему конфету “Тоша” — таких полно в какой-то сети кафе. Я набрала их целую горсть, чтобы раздавать Антонам, которых встречу. Он радуется ещё сильнее и бежит работать.
Чтобы чем-то занять время, я сажусь у фонтана, курю одну за одной вишнёвые сигареты возле оперного и наблюдаю за чудаком с гитаркой/гитареле в шапке Санта-Клауса. Он изображает музыкальный автомат. Стоит как статуя, а затем исполняет кусок песни, после чего прерывается и кричит в микрофон: “он играет ровно на те деньги, что вы ему дали!”. Собрал толпу. Дети танцуют и радуются. В отличие от меня, им нравится странный мужик.
Как я ни старалась, угодила прямиком в церемонию. Пришлось крепко держаться за прохладную колонну чтобы не уснуть. Говорят и показывают местные политиканы, а также Труханов и Саакашвили. Между ними происходит нескончаемый баттл, рядом с оперным палатки и митинг “Одесса без Трухи”, через дорогу граффити “долой вора саакашвили”. Михаил, по слухам, плотно сидит на кокаине, с третьего балкона не рассмотреть следы “запрещённого” на носу, но оратор из него отменный. “Последний год я занимался тем, что умею лучше всего — продавал Одессу всему миру!” — вещает он с трибуны и зал истово апплодирует. Поёт Джамала. Начинается фильм, зал пустеет. Не все приезжают сюда за кино. Я вижу стойку Miele и расталкиваю людей, чтобы получить свой кофе. Мне нужен американо внутривенно. Местный журналист прикуривает у меня сигарету:
— Самая классная вечеринка будет в четверг, я тебе гарантирую, – говорит он и подмигивает. Я думаю, как бы мне продержаться хотя бы до фуршета, о вечеринке можно забыть.
Наконец фильм закончился, и я пытаюсь социализироваться, но всё по большей части несу какой-то бред или просто стою за спиной у кого-то и улыбаюсь как маньяк. Люди отходят от меня. Вместе с Филипом, который в итоге возьмёт приз за короткий метр, мы цепляем Владимира. Владимир фоткает нас на цифровую двухобъективную камеру, чтобы сделать стереоизображение. Я хватаюсь за него, чтобы он поговорил со мной, если я не буду разговаривать случится что-то страшное, и тут открывают фуршет.
Как мы пропустили этот момент? Карусель из людей вокруг фонтана уже несётся полным ходом. Колоссальная очередь за устрицами. Я тоже в неё стала, чтобы не выделяться, но так и не дождалась свою порцию. Вместо устриц взяла мерзкий вермут Marengo, слишком частое пойло на кино-мероприятиях. Чтобы перебить вкус я хватаю ещё какое-то шампанское, вино, пару канапе и уже когда меня начинает тошнить встречаю Питера Веббера.
С Питером безумно приятно встретиться, пару лет назад на том же ОМКФ я брала у него интервью и мы можно сказать подружились. На чистом английском он рассказывает мне о том, как он недоволен исходом Брекзита и собирается валить из фашистской страны. На ломаном английском, давя в себе отрыжку, я уточняю из какой именно, но он уже отошел к Владу, редактору какого-то местного известного журнала. Его я тоже знаю, он как-то лез ко мне целоваться и всё переживал, чтобы я не рассказала об этом его жене.
Я снова ныряю в спешный водоворот из лиц и голов, откуда-то сверху наклоняется человек-цветок и пытается вручить мне розу — но у у меня, как и у всех, заняты руки, я в поисках пищи, иначе я рискую отключиться прямо там и быть затоптанной стадом почётных гостей. Сложно с точностью сказать галлюцинации ли это, люди узнают меня и улыбаются, а может они натренированы так же как и я делать вид, будто знают, что происходит. Никаких вечеринок, асфальт становится дыбом и такси везёт меня под музыку Баста. Сумка Miramir — крайне удобная вещь, которую сложно потерять. Бейджик в сохранности.
Следующий день начинается к закату, всё, что можно было проспать — я проспала. Остаётся только Шерлок Холмс на Потёмкинской лестнице.
Показы на Потёмкинской — это всегда Событие. Собирается туча народу, греют мягкими местами бетонные ступени и агрессивно борются за лучшие места.
— Мужчина, вы не стеклянный!
— Сядьте, ничего не видно!
— Куда вы прёте, здесь ребёнок!
Дирижер симфонического оркестра, что озвучивает немое кино, взмахивает палочкой, ребёнок засыпает и невероятные приключение Шерлока Холмса в четырёх частях начинаются.
После первой части фильма публика начинает волноваться. После второй — плавно расходиться, но людей всё равно много. Ребёнка уносят родители, и те, кто громче всего возмущались, что им не видно, тоже уходят. Мне удаётся переместиться на более выгодное место, где я дожидаюсь триумфа Шерлока Холмса, триумфа тех, кто может осилить полуторачасовой немой фильм под симфонический оркестр.
Чтобы попасть на вечерние показы, нужно заказывать в пресс-центр билеты заранее. У меня есть подруга в совете директоров, поэтому иногда билеты достаются просто так, но я всё равно перестраховываюсь и после фильма записываюсь на всё, на что могу и снова ловлю машину, чтобы успеть на встречу к Питеру. Он ждёт меня в кафе Компот.
Иностранцы любят эту сеть, здесь якобы аутентичная кухня, всяческие вареники да пельмени. Питер берёт хреновуху, проникается колоритом, я беру Мохито, во мне колорита хоть отбавляй. Питер приятный. Мы говорим о жизни и смерти, об искусстве, о поиске своего места в мире.
Владу двадцать и он тоже ищет себя. У него печальные глаза и немытые волосы. Вместе с ним мы идём по желтым расплавленным улицам на программу Арт-ОМКФ. Мы заблудились, я перепутала локации, и пока мы добрели до ресторана “Александровский” всё вкусное съели, а выставку открыли. Нам не на что больше оставалось смотреть, кроме искусства.
Посреди умилительного садика среди столиков временные конструкции с картинами кричащих тёток, пара треног с пейзажами маслом и мелкие, довольно бронзовые скульптуры людей с киноаппаратом. Светит солнце, играет фортепиано, журчат фонтаны. Элитно и платиново. Арт-программа в этом году стала официальной. До того четыре года, юная куратор говорит, что делала арт-выставки в параллельной программе ОМКФ, но так и не объяснила мне в чём разница.
Место выглядит странно. Псевдо-античные (хорошо, кстати сделанные) скульптуры, сад со столиками и кофе по сорок гривен. В подвалах ресторана тоже висят картины, пейзажи, которые тоже можно купить, как и работы с выставки. Для любителей искусства попроще в то же самое время на бульваре Жванецкого сидит парень и рисует баллонами космос, обычно собирает толпу. Картина, которую он пишет за семь минут, размером 40 на 60 с луной и ракетой стоит сто гривен. Я не стала уточнять, сколько стоят картины на выставке без космоса.
Влад грустно проходит между экспонатами.
— Мне не нравится, – Влад сам занимается искусством, но не слишком в открытую. – Такое впечатление, будто сделали имитацию того, как должно бы выглядеть искусство.
Мы останавливаемся у пейзажа с горящим домом. Видимо очень хитрая аллюзия на какого-нибудь Тарковского. Композиция валится. Делать больше нечего — я иду в кинотеатр Родина на “Олег и редкие виды искусств”.
С Олегом Каравайчуком меня связывают особенно тёплые чувства, в особенности от моей невыносимой ностальгии по Петербургу, где творил, а затем и умер недавно чудак-композитор. Кино сладкое и наивное, его полностью спасает личность самого Каравайчука. На улице жарко, в зале холодно, меня снова тошнит. День пролетает слишком быстро, на выходе из Родины, я встречаю своих приятелей из Карпенко-Карого, они представляют здесь свой короткий метр и зовут на пляжную вечеринку.
Мы ленимся и в душной ночи толпой из пятнадцати человек плетёмся к морю. Море здесь везде, но в центре очень грязно. Я взяла с собой вина, в надежде на то, что оно развяжет мне язык и исправит настроение. Мы спускаемся на грязный центральный пляж. Я мочу ноги в море, но в нём невозможно купаться — рискуешь увязнуть в водорослях и пополнить статистику утопленников. Весь цвет общества со странным названием СУК (современное украинское кино) здесь, в основном юные режиссёры, звукачи, две или три актрисы, Тимофей из Москвы, Марина Врода, Никон, который делал самый просматриваемый фильм фестиваля — ролик ОМКФ, где мужик зачем-то гонится за женщиной, у которой закрыто лицо так, будто ее должны казнить. В общем, молодые перспективные.
Вино не пьянит, скучно. Кто-то предложил играть в “крокодил”, но загадывать названия фильмов, и я приняла самое мудрое за последние полгода решение: валить. Уже три часа ночи, мне звонит Мишка.
Мишка живёт у меня в Киеве, пока я в поездке. Мишка — человек-истерика, если он не работает — он пьёт, а потом пристаёт к трансвеститам. Ему почему-то везёт на трансвеститов. А ещё Мишка часто забывает, где живёт, потому что постоянно на вписках. Мишка звонит мне.
— Какой номер квартиры?
— Что? Двадцать девятая! — он уже звонил мне вчера в шесть утра с тем же вопросом.
— Я не могу открыть дверь, здесь цепочка.
— У нас нет цепочки, ты пытаешься открыть не ту дверь.
— А какая это парадная?
— Мишка, тебе нужен последний этаж, — кричу я в трубку, задыхаясь от крутого подъёма, — запомни уже эту чёртову квартиру! — Он снова пьян, я слишком трезва, чтобы понимать его.
Утром я хочу успеть на мастеркласс Питера Веббера. Маршрутка уходит прямо у меня из-под носа и я кричу вслед водителю, что он мудак, а другой водитель пытается вступиться за коллегу. Мне приходится ловить машину, иначе я никак не успею вовремя. Машины никак не останавливаются, я уже готова отчаяться, но из-за поворота выруливает раздолбанная Лада, в окно которой я кричу: “Кинотеатр Родина, тридцатка”
— Садись, — говорит пожилой грузин за рулём.
Когда мы уже едем, он начинает жаловаться на жизнь, о том, что в советские времена он водил Волгу, а теперь и бензин дорогой и денег ни на что не хватает. Выпрашивает у меня двадцатку сверху, зато я успеваю на мастеркласс.
Веббер специально взял тему “как стать режиссёром кино”, чтобы не париться с тем, что рассказывать. По-сути ему нужно рассказать о том, как быть им самим. Он снова вворачивает свою любимую историю о том, как Скарлетт Йоханнсон, которую он снимал в “Девушке с жемчужной серёжкой”, обсыпало всю ужасными прыщами, потому что та питалась исключительно в Макдональдсе. Все смеются и аплодируют. Я тоже смеюсь и аплодирую.
Из-за накладки по времени я снова не успеваю на фильм, на этот раз “Burn Burn Burn”, и остаюсь там, в кинотеатре “Родина”, чтобы посмотреть “Франкофонию” Сокурова, которую было миллион возможностей посмотреть, но все были упущены. Франкофония — первый фильм Сокурова, на котором я не уснула, хотя в моём состоянии это сродни героизму.
Опять кино, теперь я уже успеваю на фестивальный автобус, чтобы попасть вовремя на греческий “Загар”, по дороге захватив фалафель. Фильм отвратительный, сюжет избит и исполнен мужскими половыми органами, мне не дают интервью, я начинаю серьёзно волноваться, что истории не получится и в расстроенных чувствах, едва держась на ногах еду домой.
Следующий день я сплю. Писать нечего и я начинаю паниковать. В ужасе отправляю заявки на интервью со всеми подряд, но не получаю ответа. Мой друг, Влад, встретил меня у Горсада, чтобы пойти со мной на русский фильм “Метаморфозы”. Мне срочно нужны белила, и мы заскакиваем вместе в магазин арт-материалов. Белил нет, я прошу достать мне художественную бумагу, на что консультант начинает консультировать меня о жизни.
— Вы же не просите в магазине вам майонез достать с полки?
Я сержусь на него ещё сильнее, швыряюсь краской и Влад начинает подозревать меня в безумии.
Мы почти бежим на Метаморфозы, у меня только один билет, у Влада нет ничего, ни бейджа, ни билета. Спустя десять минут после начала фильма мы таки добираемся до Театра Музкомедии, и пробираемся в зал через “last minute access”.
“Метаморфозы” настолько ужасен, что мне после просмотра хочется водки, поэтому мы идём в Буфет — ещё одно “плюшевое” заведение Одессы.
Здесь всё так мило, что хочется наблевать прямо на пол, но не получается. Мы съедаем с Владом одну на двоих порцию супа-пюре и официант несёт мне коктейль “Зелёный мексиканец”. Время не хочет нас слушаться, по дороге я снова встречаю Антона, который успел обзавестись своими собственными друзьями, но у меня нет конфет, поэтому мы просто пытаемся успеть на LU:V к Ланжероновскому спуску.
Когда мы попадаем туда, люди уже расходятся. Я так зла, что мы идём в клуб “Выход”, чтобы успокоить нервы. Мне хочется с кем-то подраться.
В “Выходе” полумрак, знакомая мне музыка и цитрусовое пиво. Пьётся как компот, но срабатывает как седатив. Я становлюсь доброй и пускаюсь в философские рассуждения с новыми знакомыми.
— Вот скажи, чем нужно заняться в жизни, чтобы преуспеть? – спрашивает меня Макс. Длинноволосый, неопрятный и пьяный. Наверняка он играет в группе. Кузина, умница-стоматолог, у которой я вписалась, говорит, что нынешние выпускники умнее, они уже отправляются учиться дальше в ЕС, делают свои стартапы, мотивированы и позитивны. Влад, Макс, — вчерашние школьники, они другого сорта. Они будто чувствуют всю тленность и боль острее, на фоне зримых успехов других. Макс в ужасе пучит глаза, и делает вид, что кривляется. Я-то знаю, что это ужас. Они, как и я, не понимают, что делать с жизнью, которую нам дали родители. Я говорю:
— Ни в коем случае не занимайся искусством. – и сама не верю, что он последует моему совету.
Макс уходит и оставляет нас рядом с пьяненькими обгоревшими туристами из Киева. Туристы не занимаются искусством, ничего не знают о фестивале, они хотят в Шкаф, они не сидят в кинотеатрах, поэтому их лица равномерно поджарены и веки расслабленно приспущены. У них нет фестивальной лихорадки, они не в агонии, и поэтому не интересны.
Я снова опаздываю на мастеркласс. Теперь это Виталий Манский, российский режиссёр-документалист. Я слишкком долго не спала, и пытаюсь взбодриться мерзким кофе в кафе кинотеатра. Кофе не бодрит, а Манский слишком степенный. Спрашивает у зала: “Кто здесь хочет стать режиссёром?”. Зал забит, большинство поднимают руки. “Так много режиссёров не нужны, половина в преподавание, остальные — подумайте ещё раз”.
После Манского Кристофер Хэмптон, сценарист, которого никто бы и не знал, если бы не фестиваль. Его я выдержать уже не могу, и потому силой уволакиваю себя в Фестивальный Дворец, чтобы посмотреть украинский короткий метр.
Здесь все ребята из СУК, с которыми я сидела на пляже. Они делают вид, что узнают меня, а я делаю вид, что узнаю их. Тусовка в кино играет пожалуй большую роль, чем сам продукт, поэтому все друг друга знают или делают вид. Кто-то учится в Карпенко-Карого, другие учились или просто дружат. Кино снимается не за деньги, чтобы заставить работать забесплатно — надо дружить.
Я устала, я просто хочу к морю. Я почти неделю на фестивале, и была на пляже два раза, ночью и не купалась. Вода похожа на шерстяной суп, в котором варятся дети и старушки. Одесса это фестиваль, тлен и курорт одновременно. Меня выбросило из карусели фестиваля, я даже перестала встречать Антона и конфеты гниют на дне моего рюкзака. Я прошу сводить меня на нормальный пляж, где можно бегать голышом и не продают сладкие трубочки, но Эмиль засыпает, мы с Владом берём бутылку вина и до рассвета сидим под парадной дома кузины.
Забросив вещи к подруге в центр Одессы, я ловлю машину до фестивального клуба. Я твёрдо решила сломать ноги, но забраться внутрь фестивался обратно. Мантра — черт-те где, в Аркадии, из которой сделали городок-аттракцион. Здесь натуральные карусели, музыка из кабаков перекрывает друг друга, огни меня слепят и делают раздражительной.
Вечеринки способствуют странной социализации стаду, отмеченному именными бейджами, говорят там можно даже замутить с какой-нибудь звездой мирового масштаба, или просто иностранцем (для нас это почти что одно и то же).
Ещё один гений кинематографа с такой же ленточкой на шее, как у меня помогает найти в пёстром месиве нужный клуб и ненароком прихватывает за талию. Мужички уныло сидят за барной стойкой, пытаясь подцепить цыпочек, а цыпочки курят у перил и скучающим взглядом смотрят на море. Слишком громко, чтобы общаться, выступает вроде бы неплохая грузинская группа, пара матёрых пьяненьких фестивальщиков втаптывают мейн. Мантра пляжный клуб, где никто не купается. Здесь пусто, громко и одиноко.
Мне хочется пить и я прошу на баре воды.
— Девушка, – игриво обращается ко мне мужичок за барной стойкой, – а может вам пива?
Мне совсем не хочется пить с ним пиво и быстро я сбегаю из клуба. Фестиваль больше не принимает меня, я чужак здесь. Карусель визжит и кажется будто вот-вот сорвётся с оси. Скорость запредельная, я перестаю утруждаться запоминать имена людей, которых встречаю. Улыбайся и жми руки, улыбайся, соблюдай дресскод, делай вид, что понимаешь, что происходит.
Мы снова на пляже. Лежим, смотрим, как падают звёзды. Со мной белорусы, группа Fyodorovitch, и местные из группы Openspace Garage и Digital Himalayas. Вокруг снуют люди с металлоискателями, ищут металл. Металлоискатели противно пищат. Фестиваль закончился, и без пригласительного меня не пустили на закрытие.
Пока я торчала у шлагбаума всё ещё надеясь, что попаду в райский сад, увидела Галину, одесскую телеведущую.
— Привет, у тебя есть лишний пригласительный?
— Не, мне надо его отдать.
— А как фильм закрытия?
— Фильм? Да фиг его знает, его никто не смотрит. Он прямо сейчас идёт.
Так близко, но не внутри. Здесь разделение на достойных и недостойных становится ещё более резким. Я разворачиваюсь и ухожу к белорусам. Мы говорим всю ночь и смотрим на звёзды и море, которое перед рассветом становится невыносимо ярким.
— А что, тут какой-то фестиваль был? – спрашивает Лёша, барабанщик Fyodorovitch.
— Был. Нет уже.
OMG: миляотвдлчь 