В основной зал лектория Гаража, где выступал великий и простывший Рем Колхас, пришлось пробиваться локтями. Мест нет, вероятно, занимали очередь за полгода (как в iStore в сентябре). Самые шустрые юные архи-любовники раскладываются на полу, я подпираю колонну, и замечаю мужчину в первом «элитном» ряду. Его носки с узором идентичным тому, что на моём кардигане, дерзко торчат над зелёными кедами. На тот момент я понятия не имела, кто такой Тони Перротэ. Мы встретились взглядами, а через минуту уже обменивались визитками. Я говорю: «Я журналист, пишу для Архипипл», он: «Круто, я тоже пишу, для Wall Street Journal».
Тони Перротэ приехал в Москву на неделю, чтобы сделать материал о локальной арт-сцене для WSJ. Седовласый улыбчивый австралиец уже давно живёт в Нью-Йорке и пишет в лучшие издания мира об искусстве и путешествиях, в промежутках между изданием книг о «причиндалах» полководцев и участии в антологиях «The Best American Travel Writing» (Лучшее американское произведение о путешествиях). В Москве его принимал Гараж и отель Ritz-Carlton, последний принял и меня на следующее утро.
Слегка помятый Тони спустился в вестибюль в пёстрой «гавайке» и радостно сообщил, что ему сняли швы с пятки.
– Что случилось?
– Попал в небольшую аварию на мотоцикле.
Кажется, что это человек без возраста. Мы хохочем и пьём пиво Corona с лаймом на крыше Ritz, и язык не поворачивается обращаться к нему на «вы». У Тони много дел, вечером ужин с «людьми из Гаража» (так он называет своих проводников в хаотичный и непостижимый мир русского «контэмпорари»), на следующий день визит на дачу директора Пушкинского музея. Так мало времени, чтобы столько узнать.
Нога у Тони всё ещё ноет и на бежевом как бэйлиз такси мы описываем невообразимую окружность, чтобы подобраться к Пушкинскому музею. По дороге таксист учит нас грузинскому языку и рассказывает о том, как бывал у берегов Австралии, когда был моряком. Тони ничего не понимает, но одобряюще покачивает головой.
Кто знает, какой чёрт дёрнул нас идти в музей. Тони почему-то ожидал увидеть там русский авангард и мы полчаса хромали по залам – я нашла не-русского Гогена, Тони – Шагала и Кандинского, за остальными «экзотическими и легендарными» ему придётся идти в Третьяковку, но уже без меня.
Часы как-то странно идут, но утро превратилось в закат и, путаясь и спотыкаясь о безумные эстакады транспортной развязки Москвы, мы поспешили в самое узнаваемое место России – на Красную площадь. Под закатным солнцем она выглядит ещё более красной, в её осенней раскалённости бодро плывут китайские туристы, хохочут девицы, делают сэлфи возле гробницы вождя коммунизма. Мы отправляемся перекусить в ресторан прямо на площади – «редакция заплатит» говорит Тони.
Что было первым, с чем ты столкнулся в Москве?
Первое впечатление оставил аэропорт. Он был на порядок лучше, чем 20 лет назад. Я без проблем получил багаж, меня встретили люди из Гаража. Такси с сумасшедшим водителем воняло дымом и ещё чем-то – вот, что точно было из 1994-го. Но, так или иначе, мы доехали, я остановился в Ritz Carlton, очень красивой гостинице. Там много “русского блеска”, с этим небольшой перебор, но вполне мило. Я сразу поднялся на крышу в бар. Полночь и я в баре – безумие. Шел дождь, была такая мистическая ночь и Красная площадь перед моими глазами. Я сделал пару снимков и подумал: «Да это же круто!», напился ужасно… Чего ты хочешь? Это Россия, Москва – великий город мира, очень волнительно здесь находиться.
Ты ведь не первый раз на Красной Площади.
Да, не первый. Я помню первый раз, могу рассказать.
Давай.
Это был 1994-й год, Россия только-только открыла границы, и нужно было организовать поездку. Тогда в Нью-Йорке можно было за тысячу долларов купить билет на самолёт, оплатить три ночи в отеле в Москве, три ночи в Санкт-Петербурге и улететь обратно. И есть всё, что тебе захочется. Всё это за тысячу баксов. Окей, я подписался. Не было прямого рейса из Нью-Йорка в Москву, по дороге нужно было дозаправляться в Канаде, а затем в Ирландии, так что путь был действительно долгим. Самолёт оказался достаточно дерьмовым, из салона вниз вели ступеньки, где был виден багаж. Вот так сидишь, и прямо под тобой трясутся чемоданы, ужас! Он вылетал около десяти часов вечера и первой едой, которую нам принесли – были кукурузные хлопья. Я спросил у стюардессы: «Почему вы подаёте хлопья, сейчас десять часов ночи?», на что она невозмутимо ответила «В Москве сейчас завтрак». Я подумал: «Окей, ладно, пофиг».
В этот момент нам приносят пасту Карбонара. Официантка едва владеет английским и почему-то сердится на нас. Тони спрашивает про wi-fi, но получает холодный отказ. Мы чокаемся. Я ледяным джин-тоником, Тони – бокалом с белым вином.
Вот так в разобранном виде я и отправился в отель. Это была одна из крупнейших гостиниц в мире где-то на окраине Москвы. На каждом этаже там сидела “babúshka”. Это смотрелось довольно устрашающе, везде хмурые пожилые дамы, которые пялятся на всех, мониторят, что происходит. Я будто попал в мерцающее чёрно-белое кино, так странно. В 10 вечера я спустился в метро, там для отеля была специальная станция (настолько он был огромный), и поехал на Красную Площадь. Я вышел из метро и подумал «О, чёрт, вот она!»
На следующий день я вернулся и встал в огромную очередь в Мавзолей, не то, что сейчас.
Ты ведь ходил проведать его вчера, Ленин сильно отличается от того, каким он был 20 лет назад?
Он стал ещё более восковым, похожим на подделку. Тогда он выглядел куда устрашающе, теперь похож на куклу. Я был в музее Мадам Тюссо в Лондоне – фигуры там реалистичнее, чем Ленин. Забавно, что и сейчас охрана ведёт себя так, будто туда хотят попасть тысячи людей. Тебя постоянно подгоняют: «быстрее, быстрее!». Тогда в 1994-м я провёл в Москве три дня и отправился в Санкт-Петербург на поезде, очень охраняемом (боялись грабежей).
Какой город понравился тебе больше, если начистоту?
Москва экзотичнее, она выглядит более азиатской, по сравнению с Санкт-Петербургом. Архитектура в Петербурге очень европейская и потому кажется знакомой. Три ночи я провёл в гостинице, вполне приличной, но хотел остаться дольше. Я обычно пишу истории, но тогда у меня ещё был заказ на снимки для книг Insight (серия гидов по разным странам издательства Apa Productions). Я хотел остаться ещё на три недели. Здесь жила сестра приятеля моего друга из Нью-Йорка. Она сказала, что я могу снять у неё квартиру за 100 долларов наличкой. Я согласился. Она работала врачом и столько же получала тогда в месяц. Сейчас, наверное, зарабатывает кучу денег.
В общем, я переехал туда, на квартиру. Она была на Ленинском проспекте, довольно далеко от центра. Один парень тогда сказал мне, мол, как ты планируешь здесь выжить? В те дни никто не говорил по-английски, я же не знал по-русски ни слова. Квартира была вполне приличной, но нужно было проходить через коридоры, полностью заваленные мусором – это была катастрофа… Я толком не мог ничего купить, буквально жил на икре и шампанском. Еле нашел магазин, где мне продавали овощи и нормальную еду.
Официантка гневно приносит нам свежий перец и сыр, я спасаю свою пасту от нахальных птиц и сую её в рот. Официантка говорит: «Bon appetite», я спрашиваю у Тони английское ли это выражение.
Не, французское. Мой французский вполне терпим, но лучше я говорю по-испански. Я прожил в Буэнос-Айресе несколько лет, довольно много ездил по Южной Америке. Тогда я впервые уехал из Австралии. До того ездил в Индию. Знаешь, когда живёшь в Австралии очень легко путешествовать по Индии и Азии.
Откуда взялась идея писать об арт-сцене Москвы именно сейчас?
Ну, эта поездка была запланирована год назад, из-за Даши Жуковой, которая делает проект с Ремом Колхасом (речь о новом здании для Гаража. – прим. Саша Никитина). Я, конечно, пообщался с ними по поводу политики, цензуры и всего такого, но они из мира искусства, поэтому старались особо об этом не говорить. Но знаешь, Россия продолжается. Чем больше мы узнаём о ней – тем лучше. Пойми, об арт-сцене Москвы знают хоть что-то – единицы. Искусство, которое рождается здесь очень интересно.
Тебе кто-то понравился из русских художников?
Конечно. В Гараже сейчас проходит международная выставка, там есть картина одного знаменитого художника, не могу вспомнить его имя… очень известная, написана лет двадцать назад. Он хорош. Вчера мы ходили на.. как его фамилия? Обломов? (речь о выставке Юрия Соболева в ММОМА). Тоже понравился. Мне нужно увидеть больше русских художников, в ближайшие дни буду ходить по мастерским, на выставки – успеть бы всё до понедельника.
Даша Жукова делает колоссально много для Москвы. Гараж – очень интересный проект, он уже стал международной площадкой, где ведётся диалог на одном уровне с МОМА в Нью-Йорке или Tate в Лондоне. Это очень впечатляет, место просто замечательное. Москва замечательная.
На меня слишком давит. Такие огромные пространства, большие строения, рядом с ними ты такой ничтожный…
Действительно давит. Но постепенно становится лучше.
Думаешь?
Конечно. Есть очень хорошие проекты вроде системы проката велосипедов. Трафик очевидно хуже, чем был двадцать лет назад, но люди такие же наглые. Ты останавливаешь такси и просишь отвезти тебя в гостиницу, а тебе сразу так: «Двадцать долларов», а ты: «Ого, как насчёт пяти?», а он тебе «Пошел ты!» и уезжает. Абсолютно бесцеремонные. И до сих пор люди лезут везде без очереди. Вчера, например, я был в ресторане на Стрелке, пошел в туалет, и вдруг какой-то парень забегает как ошпаренный, отталкивает меня и бежит прямо в последнюю свободную кабинку. Это выглядит очень грубо.
Наверное, он был русским (смеёмся). Даже не знаю, откуда берётся такой менталитет, видимо воспитывается поколениями.
С тем же я столкнулся в Китае, там люди настолько сильно заняты выживанием, что у них просто нет времени на вежливость. В Австралии наоборот люди очень мягкие.
Почему ты переехал в Нью-Йорк?
Понимаешь, Австралия очень маленькая страна. Когда мне было немного за двадцать, все официальные места работы уже были заняты. Мне бы пришлось ждать очень долго, пока люди не умрут от старости или не уйдут на пенсии. Как фрилансер я стал писать об Индии, куда порой ездил. Потом я решил поехать в Южную Америку, в Австралии тогда никто не писал о тех местах. Я так и сделал – переехал в Буэнос-Айрес и сразу получил возможность публиковаться в лучших газетах и журналах. К тому же в Южной Америке всё очень дёшево. Я продавал статью за 300 долларов и спокойно мог этим покрывать месячную ренту. Так что я мог жить там очень даже неплохо.
И, тем не менее, почему Нью-Йорк?
Ну, по правде сказать – я никогда не хотел всю жизнь провести в Аргентине. Там бы я так и остался иностранцем. Я попал в Нью-Йорк и почувствовал, что это мой город. Там все говорят по-английски, всем наплевать, откуда ты. До этого я недолго жил в сквоте*, в Лондоне, и спустя какое-то время мне ясно дали понять, что в гостях я уже слишком долго. Я купил билет в Нью-Йорк в одну сторону, там у меня была подруга художница, которую я знал ещё из Австралии. Она тогда сказала: «Приезжай, остановишься у меня». Я никого не знал, у меня не было денег. Оказалось она спит на полу у какого-то адвоката, и тот был не слишком-то рад меня видеть. Да он был в бешенстве! Он там делал кокаин. У меня в свою очередь была куча историй из Южной Америки, связанных с наркотиками, в общем, мы нашли, о чём поговорить.
Сколько было вечеринок! Ты тусуешься одну ночь, до полного изнеможения, а на следующую у тебя ещё одна вечеринка и тоже до отключки, потом ещё, и так бесконечно. На одной из таких тусовок я познакомился со скульптором, у которого была своя мастерская, и он сказал: «Можешь оставаться сколько захочешь». Я прожил там месяц, в восхитительном лофте в Сохо*, окруженный скульптурами. Каждое утро я спускался вниз, где всюду бродили обнаженные натурщицы. Весело было. Я просто влюбился в Нью-Йорк, всё самое хорошее произошло со мной именно там.
Как думаешь, почему люди приезжают сюда из Америки, Австралии, ЕС и остаются?
Ох, не знаю, лучше спросить у них самих. Наверное, здесь необычно и весело.
Необычно и весело?
Ну да. Постоянно что-то меняется. Это волнует, находишься в эпицентре перемен.
В Нью-Йорке хочешь сказать ничего не меняется?
Нет, в Нью-Йорке в этом смысле так же. Я разговаривал с одним парнем из Роттердама, сотрудником Рема Колхаса, вот там, в Роттердаме – точно ничего не меняется. Большая часть Европы завершена, Лондон, Париж – они практически неизменны. Нью-Йорк в движении, но здесь масштабы перемен восхищают, люди могут вершить невероятные дела. Никто толком не знает, какой будет Москва.
Это ведь хаос.
Ну да, хаос. Возможно, спустя несколько лет будет лучше.
А может, и нет.
А может, и нет. (смеёмся) Всё возможно. Москва, тем не менее, один из величайших городов мира.
Почему?
Что значит «почему»? Она огромная, здесь множество галерей, ресторанов, заведений. Сюда съехались люди со всей бывшей территории СССР. Здесь так много денег, что в них можно утонуть. Взять хотя бы это место, Красную Площадь – это же как Эйфелева башня! Люди приезжают просто посмотреть на неё. Не с точки зрения идеологии или политики, а как на туристический объект.
Но при этом она остаётся символом коммунизма. Да здесь же труп Вождя лежит! Для многих это как красная тряпка для быка.
Ну да, лежит. Ты не обязан любить коммунизм, чтобы приехать сюда, но всё же он имеет исторический интерес. Людям нужно время. Может быть русским стоит просто принять свою историю, как есть? Невозможно вот так запросто забыть то, что случилось.
В русском сознании плотно укреплена мысль, что люди за границей считают Россию дикой и опасной страной. Было ли страшно ехать?
Ну, в первый раз был небольшой мандраж. Множество репортажей тогда создавали России образ какого-то Дикого Востока. Все эти заказные убийства, бизнесмены, бандитизм начала девяностых, несметные богатства, похищения, грабежи – конечно на фоне этого были некоторые опасения. Не знаю, насколько это всё было правдой. Но когда приезжаешь сюда, понимаешь, что не так всё и страшно. То же самое с Южной Америкой. Когда ты говоришь людям, что собираешься туда, они сразу спрашивают: “не боишься”? И я говорил: «нет, просто надо понять систему». Сейчас я понимаю, что Москва – крайне безопасный город. Здесь особо не совершается преступлений, в центре очень много полиции.
Ага, в центре.
За пустыми тарелками явилась официантка, Тони благодарит её, говорит, что было очень вкусно, хоть он и оставил весь бекон нетронутым. Я ничего не говорю. Официантка тоже молчит и уходит.
Она, наверное, ни слова по-английски не понимает (говорю я про официантку).
Наверное. Я был приятно удивлён, что в Гараже на пресс-конференции был полный зал двадцатилетних, и все разговаривали на идеальном английском. У них были приёмники для синхронного перевода, но вопросы они всё равно задавали напрямую. Всё так изменилось. Двадцать лет назад очень немногие могли говорить по-английски. Мне пришлось учить русский. Например, когда я хотел сделать снимок, я говорил «fotografeerovat mozhno?” – “mozhno”. Всем очень нравилось, когда я так говорил, позировали. В Петербурге было здорово, люди просто толпами собирались.
Чтобы ты их сфотографировал?
Да, представляешь? Я думаю, их привлекала моя большая камера, ведь это был 1994-й. Для меня тогда всё было ну очень экзотичным, даже в отеле на завтрак давали кусок говяжьего языка. Языка, понимаешь? Ты пьёшь кофе, но ничего не происходит – там нет ни капли кофеина. Я просто с ума сходил.
Колокола звонят ровно шестьдесят раз, официантка провожает нас тяжелым взглядом, скрестив руки на груди, будто мы обидели её кровно. Тони смеётся, а я кривляюсь. Перед нами как десерт после пасты Карбонара клубнично-красный Кремль, щеголяет резной аутентикой. Я спрашиваю у Тони, нравится ли ему такая архитектура, на что он отвечает: «”Нравится” – не совсем подходящее слово. Но это впечатляет».
Текст и снимки: Саша Никитина (кроме последнего, где по ту сторону бессменного Nikon – Тони Перротэ)
*сквот – заброшенное здание, в котором живут представители творческого андэграунда
**Сохо – богемный район в центре Манхэттана
OMG: миляотвдлчь 